Безупречные манеры, отточенные движения, четкое выражение мысли, уверенность во взгляде, вежливость и радушие – все эти качества, присущие Игорю Томашевскому, остаются неизменными на протяжении лет и при общении на публике, и тет-а-тет. В его обществе ощущаешь себя так, словно находишься на светском приеме для близкого круга людей.
Musecube вновь встретился с молодым дирижером, который в октябре этого года стал художественным руководителем и главным дирижером Санкт-Петербургского Академического Симфонического Оркестра. Встреча проходила в уютной обстановке, располагающей к неспешной беседе о роли дирижера в оркестре, о выборе музыкальных произведений, о диалоге со слушателем и о новом коллективе.
– Игорь, полагаю, мои первые вопросы неожиданными для тебя не будут.
Как работается на новом месте? Как складываются отношения с коллективом ГАСО? Какие творческие планы у коллектива?
– Конечно, вопросы вполне ожидаемы. Работается замечательно. С Петербургским Госоркестром у нас достаточно долгая история взаимоотношений, весьма богатая на события в отношении творчества. Началась она в пору руководства оркестром дирижёром Петером Феранцем и директором Юрием Серовым и развивалась стремительно – меньше чем через два года меня пригласили дирижировать концерты гастрольного тура в Южную Корею. Мне кажется, уже в то время совместная работа была взаимно интересной и комфортной: креативное взаимодействие с музыкантами установилось быстро и без особенных сложностей.
В ГАСО очень интересная команда: часть коллектива – музыканты старшего поколения, в том числе, и работавшие с выдающимся дирижёром Равилем Мартыновым; часть – удивительно быстро растущая и набирающая опыт молодежь. Будто живое воплощение передачи традиций: естественно, такой команде жизненно необходимы постоянные интенсивные творческие искания в плане репертуара, стиля, выработки собственного неповторимого звучания. Иначе такой оркестр может задыхаться начать просто.
При этом ГАСО – городской коллектив, мы должны работать, прежде всего, для петербуржцев. В органичном сочетании этих двух факторов я и вижу свою функцию.
Думаю, нам будет, чем порадовать слушателей уже в самое ближайшее время. В планах приглашение замечательных солистов и дирижёров, скажу без преувеличения, способных вдыхать жизнь в музыкальное произведение, таких, как Александр Рамм, Мирослав Култышев, Олег Вайнштейн, Михаил Татарников, Валентин Урюпин. Не люблю перечислять – всегда есть опасность кого-либо забыть и таким образом непреднамеренно обидеть (Смеётся).
– Какова роль дирижера в определении репертуарной политики оперного театра, симфонического оркестра, камерного коллектива?
– Мы затронули один из самых интересных аспектов, который и привлекает к этой профессии музыкантов: всегда хочется самому выбирать то, что будешь исполнять.
В театре выработка репертуарных решений в большей степени зависит от возможности коллектива: на уровне руководства они формируются не только дирижером, но также главным балетмейстером, руководителем оперы… И это речь идет еще только о творческой составляющей.
В оркестре у дирижера больше возможностей для выбора к исполнению сочинений, увлекающих его самого. Однако и в этом случае необходимо сообразовываться с интересами, как музыкантов, так и публики.
Все это требуется основательного осмысления. В идеале дирижер должен абсолютно трезво все это оценивать на основе собственного профессионального опыта.
– Какой ты больше дирижер?
– Не знаю, мне пока все нравится, в том числе дирижирование оперой, балетом. Безусловно, симфоническое дирижирование дает несравненно большие возможности для творческой реализации.
Я пока что молодой дирижер, у меня еще есть время определяться. (Смеется)
– …из того, что комфортнее?
– Все дирижеры в самом начале своего пути мечтают управлять масштабными полотнами, такими как оперы Вагнера, симфонии Малера и Шостаковича. На мой взгляд, это абсолютно естественное и похвальное стремление: как говорится, плох тот солдат, который не хочет быть генералом.
В тоже время в обозначенном виде оно, безусловно, абстрактно. Со временем учишься находить глубинные смыслы и творчески реализоваться в работе с менее претенциозными задачами, а когда по-настоящему вникаешь в содержание, заложенное, например, в не столь широко известных и масштабных сочинениях – понимаешь, что убедительная трактовка концептуальных произведений, о которых грезил в студенчестве, требует невероятного напряжения всех сил даже при наличии солидного опыта. В каком-то смысле, Брамс, Вагнер и Чайковский с годами становятся дальше от тебя: ты понимаешь, какой путь надо пройти, прежде чем будешь готов взять на себя ответственность за их должное прочтение.
– Существует ли произведение, которое можешь назвать неким своим достижением?
– Интересный вопрос… Ощущение абсолютной внутренней удовлетворенности очень опасно для человека моей профессии. Здесь надо заниматься, не останавливаясь. Одно из самых моих теплых воспоминаний прошлого года – работа над балетом Чайковского “Спящая красавица” (в хореографической версии Жана-Гийома Бара, созданной им для прославленной петербургской труппы театра балета им. Леонида Якобсона) и его исполнение. Версия, которую мне довелось дирижировать, отличается исключительным масштабом: она включает почти всю музыку, созданную Чайковским для спектакля Петипа.
Мне до последнего не верилось, что у меня получится сочетать все с артистами балета как положено. Тем не менее, в достаточной степени это состоялось; на мой взгляд, спектакль был хорош, он прошел на достаточно высоком музыкальном уровне. В этом смысле могу сказать, что на пару шагов приблизился к тому, чего бы мне хотелось.
– Из того, что хочется достичь, есть своеобразный Эверест?
– Я не знаю… сейчас Эверест – это не потеряться после карантина.
– Было несколько месяцев «простоя». Чем ты занимался?
– Я лично с удовольствием ушел в сидение дома, в книги, в попытки что-то переосмыслить, даже самому написать. Для человека искусства самоизоляция – необходимая составляющая рабочего процесса, она по-своему стимулирует творческую деятельность.
– Если говорить об оркестре?
– С одной стороны, хороший музыкант продолжит заниматься и в таких условиях, и не выйдет из формы. Конечно, неминуемо теряется ощущение совместности, ансамбля при исполнении в коллективе, своего рода «чувство локтя». Однако в хорошо сыгранных оркестрах это достаточно быстро восстанавливается. Кроме того, человек, живущий в музыке, как мне кажется, даже на подсознательном уровне продолжает заниматься в голове без инструмента в руках. Такого рода мыслительный процесс, кстати – основная работа дирижера. То, что он делает на репетиции – результат домашних изысканий: ты формируешь звучание у себя в голове, это требует серьезных интеллектуальных усилий. Иными словами, 3 часа репетиции – это 33 часа наедине с партитурой и композитором. В этом смысле, пандемия дала широкие возможности.
– Это не идет в минус дирижеру?
– Минус, конечно, очень серьезный – отсутствие живого контакта с музыкантами. А дирижирование – это социальная профессия.
– Существует ли разделение по спецификациям, когда речь заходит о дирижерской профессии?
– Любой исполнитель имеет свою спецификацию. Не факт, что дирижер, который управляет барочным ансамблем, успешно продирижирует оперу Вагнера, и наоборот.
Кому-то лучше удается Дебюсси, а кто-то впечатлит публику симфонией Каллиникова.
Недаром крупнейшие дирижеры прошлого, такие как Евгений Мравинский или Карлос Клайбер, с возрастом сокращали свой репертуар, который в итоге ограничивался несколькими десятками произведений.
– За эти годы ты выступал как пианист?
– Уже нет. Я могу иногда сесть за клавесин и сыграть партию basso continuo в ансамбле или оркестре, вообразить себя аутентистом (смеётся).
– Но это для себя, для души?
– Мне бы очень хотелось, чтобы у нас больше было больше исполнений для души.
На мой взгляд, в своем роде ортодоксальная традиция, когда люди приходят в концертный зал как в храм – замечательна. Однако формы общения со слушателем только ею не исчерпываются.
– Почему отказался от выступлений в качестве пианиста?
– Смотри, сколько замечательных пианистов есть, и не у всех есть работа. С композиторами, кстати, то же самое. Есть люди, для которых эта профессия – специальность, которые могут делать это хорошо. И то получается, что в современном мире далеко не все из них находят себе применение. “Можете не писать, не пишите”, говорил Шостакович. Эту позицию я целиком поддерживаю. Я могу “не писать” и “не играть”. Чего не скажешь о дирижировании.
– Сколько лет ты преподаешь?
– Преподаю 10 лет.
– Что изменилось за это время?
– Изменения похожи на те, которые произошли в моем собственном восприятии исполнительской профессии.
– Чему ты учишь?
– Стараюсь учить правильно читать авторский текст и вскрывать заложенные в нем смыслы. Для этого конечно следует научить студентов умерять собственные амбиции, в том числе и в плане репертуара.
– Что это значит?
– Композитор не с потолка берет все указания, которые он пишет. За каждым знаком стоит некое содержание. Если какой-то элемент в этой конструкции ущербен, то она меняет не только свой внешний облик, но и внутреннюю духовную составляющую. Для студента лучше на высоком уровне исполнить менее сложное сочинение, чем плохо показать себя в репертуаре, требующем навыков, опыта и так далее. Неверная психологическая установка, которая формируется в таком случае, серьезно усложняет исполнителю жизнь в дальнейшем.
– Как можно сделать интересной ту же симфонию Малера, Шнитке, от которого некоторые «на стену лезут»?
– На мой взгляд, это только вопрос готовности человека к восприятию сочинения, созданного с помощью непривычных ему выразительных средств. Тут может помочь, например, знание контекста эпохи, в которую произведение создавалось. Вообще, все нужно делать постепенно, в том числе предлагать публике открыть для себя новые звуковые миры. В наши времена это особенно важно; очень не хотелось бы, чтобы мышление людей определялось исключительно форматом, принятым в тик-токе. До недавнего времени общей тенденцией было хотя бы клиповое мышление.
– Расскажи, пожалуйста, как подготовить публику?
– Очень полезны вступительные слова. Пример для подражания – циклы концертов Юровского в Московской филармонии «Владимир Юровский дирижирует и рассказывает». Он по ходу концерта дает комментарии к сочинениям, которые будут исполняться. Публике нужно помогать, обратная связь с ней живительна для артистов. При этом музыка академической традиции может очень много дать современному человеку.
– Почему нет тогда подготовки в театрах (максимум – это программка)? Исключение – филармонии.
– Ну, не только. В Мариинском, Михайловском театрах проходят лекции перед спектаклями. Что не просто правильно, на мой взгляд, а необходимо. Театр полон условностей. Люди приходят в какую-то атмосферу. И чтобы в нее погрузиться, лучше подготовиться к этому заранее. Если до спектакля добавить элемент подготовки, потом сам спектакль, потом послевкусие, для слушателей это становится настоящим сотворчеством. По мне, это очень здорово, когда слушатель сопричастен.
– Был ли диалог со слушателями после спектакля?
– Такой опыт был, но он ограничен. Для меня в театре первичны артисты. Зрители не на меня приходят, на них. Хотя обратной связи от своих слушателей я всегда рад.
– В новом сезоне, что будешь исполнять?
– Сложно пока строить планы. Надо быстро войти в форму в социальном смысле.
– Игорь, тогда остается пожелать творческого подъема, быстрой гармоничной адаптации и сработанности с новым коллективом. И, безусловно, чаще радовать публику интересными концертами!
Алена Шубина-Лис специально для Musecube
Фото Алены Шубиной и Вероники Жуковой